Как известно, Хайдеггер "среднего" и "позднего" периода (да и "раннего", пожалуй) пытался нащупать некое исконное прагреческое понимание истины - алетейи. Но, в общем, его собственных текстов, которые не связаны с толкованием греков, по этой теме не так много, как хотелось бы (из того, что есть на русском языке - "Время и бытие", "О сущности истины"). Многие важные вещи можно найти в работе "Вклады в философию. (От события)", которая полностью на русский язык не переведена (во всяком случае, не опубликована). В связи с этим хочу предложить вашему вниманию мой перевод нескольких небольших под-глав из этой книги. Эти главы интересны еще и тем, что приводимые здесь метафоры заставляют вспомнить образ чаши из поздней работы "Вещь". Кто не читал "Вклады в философию" (а Хайдеггер называл это своей второй самой важной работой наряду SuZ), тому советую почитать хотя бы то, что есть на русском. Пересказать содержание в двух словах сложно. Главная идея, позволяющая более аутентично понять задумку SuZ, заключается в том, что дазайн не является прототипом универсальной субъектности, основанием человеческого существа и т.д., но является как бы описанием проекта открытости, который должен быть осуществлен в Новом Начале (писал Хайдеггер эту книгу в стол и для себя, на публикацию не ориентировался, так что текст вдвойне темный)

214. Сущность истины (открытость)

                Как при воспоминании начала (αληθεια), так и во время мышления на основе возможности правильности (adaequatio) мы сталкиваемся с одним и тем же: с открытостью открытого (die Offenheit des Offenen). Вместе с этим, конечно, дано только предварительное утверждение о сущности, которая сама более сущностно определяется как просвет для самоутаивания (Lichtung fur das Sichverbergen).  

                Но уже открытость предоставляет достаточно загадочного, даже если мы пренебрегаем способом ее осуществления.

                Открытость, не есть ли она пустейшее из пустого? (ср. Истина и без-дна). Такой кажется она, если мы пытаемся понимать ее как саму в себе – как вещь.

                Но открытое, которое есть одновременно утаивающееся и в котором сущее пребывает изнутри – и все же не только как ближайшая подручная вещь – есть в действительности нечто подобное пустому центру,  напр. таковому кувшина. Здесь мы узнаем, однако, что имеется в виду не случайная пустота, только огороженная и не заполненная «вещами», но наоборот пустой центр является определяюще-создающим (Bestimmend-Pragende) и поддерживающим (Tragende) окружение из стен, а также их пределом. Они суть только излучение того изначального открытого, которое позволяет быть их открытости, требуя подобного огорожения (в форме сосуда) вокруг и внутри себя. Так отражается в окружающем осуществление открытого.

                Подобным образом, только как более сущностное и обильное, мы должны понимать осуществление открытости Вот. Ее окаймляющее огорожение не является, конечно, вещным (dinghaftes) наличием, и вообще оно не есть сущее в целом и само не есть сущее, но принадлежит самому бытию; оно есть содрогание события в намеках самоутаивания.

                В αληθεια, не-сокрытости, опытно постигается: утаенное бытие и отчасти от случая к случаю преодоление и устранение этого. Но даже это - что вместе с устранением (отнятие: a-privativum) верно открытое, в котором все несокрытое пребывает, должно осуществляться -  специально не постигается и не обосновывается. Или нам следует здесь идею разряженного и светлого обдумывать в ее отношении к раскрытию как восприятию и «узрению»? Верно (ср. Истолкование притчи о пещере). Метафора здесь на нечто указывает; и также прошлый намек на кувшин есть сравнение. Выходим ли мы когда-либо за пределы аллегорического? И да, и нет; ибо наоборот чувственнейший язык и концепт никогда не есть только «чувственное», но прежде всего постигаемое – постижение не является в таких случаях чем-то «дополнительным».

                Но сколь мало даже направляющий мотив (Leitvorstellung) разряженного-светлого того открытого и его открытости мог быть удержан и до знания быть возведен, показывает то, что прямо «просвет» и «разрежение» не были схвачены, но представление развернулось в направлении свечения и огня, и искры, благодаря чему затем вскоре только еще причинное отношение освещения оставалось мерилом, вплоть до того, что наконец все соскользнуло в неопределенность «сознания» и perceptio.

                   Насколько мало открытое и открытость были прослежены в их осуществлении (грекам было заранее задано вообще нечто иное), столь же мало было ясным осуществление утаивания-сокрытия и столь же мало оно было задано для принципиального опыта. Здесь также чисто по-гречески утаивание превратилось в отсутствие, и событие сокрытия было потеряно, а вместе с ним и необходимость его определенного обоснования – и окончательно в его обосновании в его внутренней связи вместе с осуществлением открытости, и наконец, но и прежде всего, в обосновании этого единства также как исконной сущности. [???]

                Попытка этого есть именование и раскрытие вот-бытия. Это может произойти только отталкиваясь от «человеческого», и в этом плане первые шаги к обоснованию вот-бытия «относящегося» к человеку, вот-бытийного «в» человеке, человеческого в вот-бытии весьма двусмысленные и неловкие, особенно когда – что мы и имеем сейчас – отсутствует воля для развертывания постановки проблемы из себя и которая понималась бы из своей направленности к обоснованию истины бытия, и когда все направлено только на это обоснование, решительность на предшествующее объяснение и прояснение и вместе с этим уничтожение.

                Поэтому  даже путь размышления о правильности и об основании ее возможности непосредственно мало убедителен (ср. Лекцию об истине 1930), ибо не способны освободиться от представления о человеке как о вещи (субъект – персона и т.д.) и считают все только «переживанием» человека, а эти переживания - событиями, относящиеся к нему.

                       Также это размышление только может заявить, что необходимое пока еще не понято и не затронуто. Это само, вот-бытие, только становится доступным через перемещение человеческого бытия в целом и это значит - из размышления о нужде бытия как такового и о его истине.
...

217. Сущность истины.

                Самое глубокое, что ее характеризует, – это то, что она исторична. История истины, явления и превращения и обоснования ее сущности, имеет только редкие мгновения, которые пребывают вдали друг от друга.  

                Долгое время кажется эта сущность оцепеневшей (ср. долгую историю истины как правильности, ομοιωσις, adaequatio), поскольку только определенная правильность, будучи обусловлена ею, становится искомой и задействованной.  И так появляется видимость – на основании этого застывшего постоянства – будто сущность истины даже «вечна», особенно если представляют «вечность» как простую продолжительность.

                Не находимся ли мы в конце долгого периода подобного затвердения сущности истины и тем самым перед вратами нового момента ее потаенной истории?

                Прежде всего, истина является просветляющим утаиванием (ср. Без-дна) – это значит, что просвет сам по себе основан для самоутаивающегося. Самоутаивание бытiя в просвете Вот. В самоутаивании осуществляется бытiе. Событие никогда не открыто и не очевидно как сущее или как присутствующее (ср. Прыжок, Бытiе).

                При-сваивание в его вращении не заключено всецело ни в зове, ни в принадлежности, ни в них обоих и все же отзывается в них, и дрожь этой от-зывчивости во вращении события-присвоения является наисокрытейшей сущностью бытiя. Это утаивание нуждается в глубочайшем просвете. Бытiе «нуждается» в вот-бытии.

                Истина никогда не «есть», но осуществляется. Это так, ибо она есть истина бытiя, которое «только» осуществляется. По этой же причине осуществляется все, что принадлежит к истине - время-пространство и следовательно также «пространство» и «время».

                «Вот» осуществляется и как осуществляющееся оно должно одновременно быть взято в его бытии: вот-бытие. И поэтому [оно есть] постоянная нерешенность (das instandliche Ausstehen) осуществления истины бытiя.

                Этот внутренний разлад загадка. Поэтому вот-бытие есть Между (das Zwischen) между бытiем и сущим (ср. Обоснование, 227. О сущности истины, н. 13, c. 354).

                Так как эта сущность исторична (ср. с. 342), то каждая «истина» в смысле правильности является исторически тем более только правильностью, если прежде она уже вросла в основание и вследствие этого немедленно стала силой, действующей в будущем.

                Где бы ни утаилась истина в образе «разума» и «разумности», то, что действует в данном случае не есть то, что присуще истине как таковой, но есть разрушительная сила того, что кажется правомерным каждому, в соответствии с чем каждый своевольно легитимизируется и в соответствии с чем возникает удовлетворение оттого, что никто не имеет преимущества перед другим в плане сущностного.

                Это есть «очарование» общепринятого, которое закрепляет господство истолкования истины как правильности  и делается почти непоколебимым.

                Это выражается, наконец, в том, что даже там, где считают, будто постигли нечто от исторической сущности истины, на самом деле выходит только поверхностный «историзм»: полагают, что истина не всегда действительна, но только «на время». Но это мнение является только «квантитативным» ограничением общепринятого и, для того, чтобы нечто вообще имело силу, оно нуждается в допущении, что истина есть правильность и релевантность.

                Поверхностность этого «мышления» возрастает затем еще сильнее, когда, наконец, пытаются сбалансировать и то, и другое – вечную релевантность саму по себе с временной ограниченностью.

218. Утверждение осуществления истины.

                Когда мы говорим: истина есть просвет для самоутаивания, то осуществление только утверждается в том, в чем сущность названа. Но в то же время это именование должно показать, что истолкование осуществления истины возрождает в памяти αληθεια, но не как только дословно переведенное слово, в область которого вторгается традиционное понимание, но αληθεια как имя для исконного воссияния самой истины и тем не мене обязательно в единстве с исконным обозначением сущего как φυσις.

                Но утверждение сущности должно делаться в осведомлении о том, что просвет для утаивания должен быть раскрыт как в отношении времени-пространства (без-дна), так и в  отношении борьбы и сбережения. 

Лекции о Пармениде, 1943-й год. Профессор Хайдеггер просвещает немецкое студенчество (выделение - моё).

О демонах (Δαίμονες):

"То, что светозарно вливается в сущее, но никогда не объясняется и совсем не соделывается из него, есть само бытие. Бытие, светоносно вливающееся в сущее, есть τὸ δαΐον — δαΐμον. Те, кто, как бы исходя из бытия, вверяют себя сущему и таким образом отсылают в него, суть δαίοντες — δαίμονες. «Демоны», понятые таким образом, совершенно не «демоничны», если судить по нашим смутным представлениям о «демоническом». Тем не менее эти недемонические δαίμονες могут быть всем, чем угодно, только не чем-то «безобидным» и «случайным». Это не какое-то случайное добавление к сущему, которое человек может не замечать, не ощущая при этом никакой потери в себе самом, в своей собственной сущности, может ставить на второй план и обращаться к нему по своему желанию или надобности. Вследствие такого непреложного положения вещей, которое, правда, не имеет привычки бросаться в глаза, данные δαίμονες, конечно, более «демоничны», чем какие бы то ни было привычные для нас «демоны». Δαίμονες сущностнее всякого сущего. Они не только настраивают «демонических» «демонов» на ужасный и страшный лад, но вообще определяют всякую существенную настроенность: от благоговения и радости до печали и страха. При этом, правда, такие «настроения» не следует в современном духе толковать субъективно: напротив, их надо мыслить в более изначальном смысле как те настрои, с которыми безмолвный голос слова сообразует человеческую сущность в ее отношении к бытию".

В конце лекционного курса - пророчество - как ответ всем глупым людям, любящим посудачить на тему "если бы да кабы", воскрешателям метафизик, катехонистым консерваторам и прочим чаятелям:

"Закат никогда не преодолевается лишь тем, что его задерживают, как бы тормозят и затем «переправляют» в прогресс и в «лучшие времена». В такой ситуации любой прогресс будет лишь отходом куда-то в сторону, «прочь от» сущностной сферы начала. Закат можно мыслить и постигать только перед лицом начала. Закат преодолим только тогда (и тогда он уже преодолен), когда это начало спасено, а спасти его можно только в том случае, если оно может быть тем началом, каково оно есть. Начало только в том случае изначально, когда само мышление и человек в своей сущности мыслят из начала. Речь не идет о невозможном, то есть о том, чтобы повторить первоначало в смысле возрождения эллинства и тем самым перенести его в сегодняшнее. Речь идет о том, чтобы, мысля из этого начала, вступить в разбирательство и спор с ним — дабы услышать голос, задающий тон будущего настроя и устрояющего предназначения. Этот голос можно будет услышать только там, где есть опыт внимания ему. В своей сути этот опыт есть боль, в которой сущностное инобытие сущего раскрывается по отношению к привычному. Высшая форма этой боли есть смертное умирание, умирание смертью, которая ради сохранения истины бытия приносит в жертву человеческое бытие. Эта жертва и есть чистейший опыт внимания голосу бытия. Но что если то историческое человечество, которое, как и греки, призвано к поэзии и мышлению, — это немцы? Что если именно они первыми должны услышать голос бытия? Разве тогда не потребуются жертвы? И не важно, по каким причинам они совершатся в ближайшее время, потому что жертва имеет свою собственную сущность в себе и не преследует никакой цели и пользы! Что если в нашем историческом предназначении уже зазвучал голос начала? Но вдруг это начало ввергнется в забвение? Разве не поймем мы тогда, что забывание — это не простая небрежность человека, не его упущение, но то событие, которое принадлежит сущности самого бытия, то есть несокрытости? Что если не только человек забыл сущность бытия, но само бытие забыло человека и отпустило его в самозабвение?"

Оригинал взят у allrighterв Снегополис